Интервью с митрополитом Феодосийским и Керченским Платоном

Ваше Высокопреосвященство, поделитесь, пожалуйста, Вашими воспоминаниями о знакомстве с протоиереем Игорем.

С прот. Игорем мы знакомы полвека, с 1965 года, когда мы поступили на 1 курс тогда Ленинградской Духовной Академии. Он прошел такой же примерно путь изгнания, как и я. Он начинал учиться в Ставрополе, семинарию закрыли, перешел в Саратов. Я учился в Киевской семинарии, тоже ее закрыли, перевели в Одесскую семинарию, с Одесской семинарии взяли в армию. После армии закончил семинарию и сразу поступил в Ленинградскую Духовную Академия вместе с отцом Игорем, а он там уже закончил семинарию и перешел в академию.

Сразу он обратил на себя внимание своей непохожестью на многих сверстников, был более сдержанный, более серьезный, все более и более. Сам по себе он был человеком духовным, одно то значимо, что его поступление в семинарию благословил св. Лука Войно-Ясенецкий. Он отметил его искреннее стремление послужить Церкви. Эта рекомендация как благословение действовала на всю его жизнь. Кстати, он об этом мне не говорил. Только когда выступали на похоронах, сказали, что его служение было благословлено и зачитали резолюцию св. Луки Войно-Ясенецкого.

Учился он хорошо, был общительным, ничто человеческое ему не было чуждо. Он не выпячивал себя, не было чрезмерного уклона, как часто бывает у молодежи крайность: слишком веселый и не поймешь, будет ли он священником или так и останется балагуром. А были такие, которые сочетали молодость с духовным образованием и общежитием, все-таки мы вместе молились, вместе проводили время.

Так получилось, что мы сдружились сразу. У нас была такая дружная тройка: отец Игорь Мазур, нынешний владыка Днепропетровский Иреней (Середний) и ваш покорный слуга.

Отец Игорь всегда был как скрытая кладовая, в которой посторонний человек мало что увидит, но мы, которые жили бок о бок, знали о его достоинствах. Мы ездили в монастырь Псково-Печерский, красили крыши, убирали сено, которое привозили ночью, потому что машина не проходила в арку крепостной стены. Нас поднимали среди ночи, и мы заносили его на чердак на хранение к зиме. В этих трудах мы еще больше сблизились и с тех пор мы все были дружны.

Насчет монашества был разговор, но он не пускался в рассуждения на эту тему. Сейчас известно, что он хотел быть монахом. Но случилось так, что он женился, а я не хотел быть монахом, но случилось так, что стал монахом.

Учеба, конечно, сблизила всех. На нашем курсе были  откровенные ребята без тени лицемерия. Мы знали, кто с кем встречается. У нас было очень строго: если приходила невеста или подруга и говорила, что такой-то меня обманул, то у начальства был разговор короткий: либо женись, либо уходи. Ходили осторожно и поползновений таких не наблюдалось.

Потом он познакомился с Верой, со своей будущей матушкой, в Псково-Печерском монастыре, где работала прачкой ее мама. И так потихонечку развивались события, потом учеба, потом кандидатская работа, которая была для всех ответственным моментом.

Потом он стал уже преподавателем, был очень снисходительным, а студенты – народ ушлый, сразу думают попользоваться «слабинкой», но не думаю, что у всех это получалось. Когда он видел, что человек не знает: один раз не знает и другой раз не знает, так он как преподаватель переживал больше, чем этот студент. Все что от него зависело –он делал и делал добросовестно и старался дать понять:  вы пожалели время на этот предмет, а потратили на какую-то суету. Но вы закончите, и информацию найти уже будет сложно, ведь не было компьютеров. А потом вы будете жалеть, но уже поздно будет. Это и нам говорили преподаватели. Но ведь молодежь раздваивается: с одной стороны учеба, а с другой –время подходит и надо решить на ком жениться, а построить отношения настолько деликатные за короткое время не всегда получается, хорошо, если знакомства длились какое-то время. Поэтому находили время, когда надо увидеться, когда в театр повести, когда мороженное и т.д. Потом он думает: как дальше, насколько это знакомство серьезное и насколько она может быть матушкой. Поэтому это раздвоение всегда было и есть, на это нужно и ум и прилежание.

 Мы все были откровенны, мы знали друг друга. Конечно, были шутки по поводу тех, которые принимают монашество. Вели себя довольно фривольно. Но когда кого-то постригали или с нашего курса, или с другого курса, то по обычаю в 12 ночи поют постриженному «Се Жених» трижды. Нас никто не заставлял, ни помощник инспектора, ни инспектор, никто, тем не менее, все эти вольнодумцы поднимались, шли на хор в 12 и пели трижды «Се Жених». Это настолько трогало! Если бы заставляли, то сопротивлялись бы. Московская Духовная Академия этим отличалась, там более закрытый образ общения. Я учился в аспирантуре при Московской Духовной Академии и жил в Сергиевом Посаде, поэтому мог сравнить климат в Московской Духовной Академии и у нас. Они считали, что мы – вольнодумцы, либералы, а у них святыня. Хорошо, соглашались, у вас святыня, но у вас какой-то закрытый мирок. У нас был свободный доступ в город, в 15:00 обед и до 23:00 мы – вольная птица, то ли к знакомым поехал, то ли в театр. А здесь выход в город контролируется, т.е. ты должен иметь благословение инспектора или помощника инспектора. И в таких условиях мы воспитывались. Что удивительно, не было таких, которые не приняли бы сан. Монашествующих мало было, по сути дела лишь один я и то, никто не думал, что я буду монахом.

Игорек женился и ушел  на квартиру к покойной матушке Вере. Мы его тащим на посиделки, а он нет. «А-а-а, ты значит подкаблучник, тебя матушка не благословляет!» А он деликатно отходил от этого. Его можно понять, что у него семья и он должен быть либо на службе , либо в семье, либо  как решат вдвоем, а не то, что по старой службе пошли с нами, нет. У него была очень высокая духовность, и она особо проявилась, когда он стал  на самостоятельный и ответственный путь священства.

В советское время были особенности в служении, была опасность, что «внешние» тобой заинтересуются и будут анализировать твою деятельность не только, видя тебя на службе, и в том, что о тебе скажут другие. Тем более в Академии, это учебное заведение идеологически не приемлемого направления. Идеология церкви была неприемлема для сознательного строительства коммунизма. Партийный человек должен быть не просто атеистом, а воинственным атеистом. Поэтому обращали внимание, насколько здесь воспитываются граждане, говорили, что ведь вы тоже граждане и должны помнить, что кроме духовных обязанностей вы должны высоко нести честь нашей страны и не увлекаться отклонениями, самиздательством, например. В общем, чем больше закрывали, тем интересней было. Это знали все «внешние» и знали насколько ты гражданин и насколько ты флюгер, который поддается любому ветру. Это естественно и понятно, потому что воспитывали молодых людей, которые будут общественными деятелями, их воззрения будет влиять на сотни верующих.

Жизнь наша была хорошая и вспоминается как самое хорошее и золотое время. Вспоминаем слова, которые говорил отец Игорь, что недостаточно ценили время образования, мы могли бы гораздо больше почерпнуть. Но поскольку мы решали две проблемы, то результат у каждого свой.

Все они служат на приходах Русской Православной Церкви. Мы встречались каждые пять лет, только в последнее время прервалось, многие поумирали, поэтому все приостановилось. Но так в памяти держим: кто живой, кто не живой.

Вот вы в 32 года возглавили Аргентинскую епархию и управляли ею в общей сложности почти 30 лет. На это служение Вас побудило личное стремление к миссионерской деятельности или послушание священноначалию?

Эта воля покойного митрополита Никодима. Я и покойный отец Игорь были иподьяконами у покойного митр. Никодима. Когда у него выпадало время, либо срывалась поездка, либо переносилась, и он был в Ленинграде, то всегда приходил в Духовную Академию на экзамен и вызывал нас троих: Новинского, Мазур и Удовенко. Всегда интересовался степенью подготовки. Покойный митрополит очень любил образование и молодежь. О нем говорили, что это – губка, которая собирает знания по ходу своей жизни. Он никогда не терял время и всегда был в напряжении. Его работа была опасная, хотя и нужная, и полезная. Ему ставили в обвинение, что он вступил в экуменистическое движение, это случилось потому, что тот же Хрущев говорил, что я покажу вам последнего попа по телевизору, что идеология религии  не совместима с нашим коммунистическим будущем. И шло тотальное наступление на церковь, т.е. изолировать ее и потихонечку удушить как таковую. Вот тогда-то владыка митрополит, священноначалие наше вступили во Всемирный Совет Церквей. Было такое, что с Духовной семинарии надо было проехаться к Никольскому собору, поездка недалекая. Едим, едим, а тут толпа, милиция есть, но они не реагируют. Воинствующая молодежь начинает либо скандировать, либо окружать, не расступается. Водитель спрашивает: «что делать?» «Тихонько, тихонько продвигайся». В конце концов начинают раскачивать машину. Хулиганство было. А если крестный ход, то тут совсем трудности. А вот когда Русская Церковь вошла во Всемирный Совет Церквей, тогда на следующую Пасху приехали гости из Финляндии. Вот тогда-то и встрепенулась милиция, оттеснила всех, создала порядок, и крестный ход прошел без сучка без задоринки, как надо. Священноначалие использовала этот момент как выход из изоляции. Потому что приезжают, интересуются. То, что пишут в прессе это одно, а когда приехали, посмотрели и увидели – это уже связывает руки для полулегальных действий воинствующего атеизма и правящих представителей районов города. Они понимали, что религия это – вещь первого порядка и уже обращаться с церковниками как на своей кухне, как хочу, уже не получается, потому что это идет в средства массовой информации всего мира. Тогда уже Церковь вышла из изоляции. Хотя и вызывала нарекания, и  до сих пор они есть, но это был ход административно верный для Русской Православной Церкви.

Насколько возможно в католической стране уже со своими закрепившимися христианскими традициями проповедование православия?

Там есть закон, как и у нас для всех религий. Конституция там такая, что перед законом все равны, но приоритеты имеет католическая церковь. Во-первых, это католическая страна и у нее особенное отношение с Ватиканом, у них есть конкордат, который регламентирует отношения с Римско-Католической церковью. По конституции 1854 года говорится четко, что правительство Аргентины признает единую Римско-Католическую церковь, все остальные не признаны перед законом, они регистрируются под видом какой-то ассоциации, культурно-спортивного общества и т.д., и они не имеют тех прав, которые имеет католическая церковь.

Там нет особого интереса к церкви, во что ты веруешь, все они считают себя на 95% католиками, но практикующих католиков гораздо меньше, они приходят на Рождество, на Пасху, на крещение, на похороны. Особенно благосклонно относятся представители высшего управленческого класса, считают себя последователями католической церкви. Но это не избавляет от конфликтов социального направления. Церковь активно выступает за социальную справедливость, за защиту бедных, за равномерное распределение богатств, за то, что они граждане нашей страны, и они достойны  иметь гораздо большее участие в распределение благ в учебе, в работе и т.д. Ведь не секрет, что у них есть в Латифундии большие земли за одним человеком. Фабрики, заводы производят материальные блага, которые тоже с точки зрения католической церкви распределяются далеко не справедливо и по законам церкви, и по законам справедливости. Поэтому они имели конфликты.

Есть день благодарения, по традиции совершается в Кафедральном соборе. В присутствии правительства кардинал не упускает возможности сказать о справедливости социальной, поскольку этот вопрос всегда рождает в обществе нездоровое отношение межу классами, при этом часто возникают конфликтыу правящих людей с церковью. Но эти конфликты не приобретают особого развития. Народ поддерживает эту защиту, это покровительство, а правительство по разному относится к этому, иногда более внимательно, иногда ждут очередного протеста, забастовки или движение.

Что касается православия. Там есть православие, но это в основном эмигранты с России, Белоруссии и западной Украины. Польша после Гражданской войны захватила половину Белоруссии, половину Украины. Задача правительства Польши была полонизировать эти территории, т.е. гораздо больше поселить римо-католиков, поляков, чтобы это была их национальная территория, поэтому стимулировали эмиграцию. Вот вы – крестьяне, у вас нет земли, в чем дело? За морями есть земля, пожалуйста, пользуйтесь. Вывозили кого в Америку, кого в Канаду, кого в Аргентину. Билеты делали все дешевле и дешевле, а потом уже грузили на старое судно и вывозили, платой оставляли это судно в распоряжение организации, которая занималась перевозкой. Конечно же, ничего не было для них готового, их везли на север, в Сальту, осваивать территорию. Значит надо просеки делать, в этом квадрате выжигать лес, и только после этого сажать, сеять. Вернуться назад не было ни денег, ни возможности. Вот они оставались. Однако труд их процветает. Сейчас это столица по производству чая, и столица по производству «герма-матэ» – стимулирующего напитка.

Многие из них теперь уже стали адвокатами, врачами, но теряют свой язык и становятся частью общества – ассимиляция процесс необратимый. Дети с бабушкой говорят по-русски чисто, а когда приходит время идти в колледж, у них вырываются русские слова, сверстники их дразнят: «а, динго, динго» и они замыкаются и уже дома не говорят по-русски, только по-испански для того, чтобы сохранить чистоту своей речи. Сознательные, образованные хранят и традиции, и язык, и культуру. А молодежь говорит: «что же вы служите по-славянски, мы и по-русски не знаем». Поэтому смотрим, если в составе прихожан храма преобладают «наши» люди, возрастные – служим на церковно-славянском, молодежь – на испанском.

Конечно, есть свои трудности. До 2000-х годов был большой наплыв «новых русских», покупали вилы. Потом кризис доллара, доллары заморозили в банках на 10 лет. Они говорят, что мы сознаем свой долг, но мы не можем сейчас выдать, либо ждите, а они проценты платят, либо мы вам половину только дадим: ты расписываешься за 100, а они отдают только половину, и ты не можешь больше требовать.  Поэтому они все быстро «слиняли» с Аргентины, а у нас уже был хороший хор. Но вот кто куда разъехался. Вот такие дела.